— Для меня «Эхо» — это всё. Ни на каком другом радио я бы не работал. Я работал на международном советском радио, на Иновещании. Во время Перестройки я хотел бросать радио, но этого не получилось, потому что создалось Эхо Москвы. Последние 30 лет для меня — единственная работа и главное занятие в жизни.

Началось «Эхо» до того, как вышло в эфир. Сергей Корзун нашу команду собирал ещё весной-летом 1990 года, когда придумывалось это радио и появилась возможность сделать первое независимое радио с учредителями.
Отгулял огромный отпуск как диктор Иновещания. Я уже увольнялся и отгулял последний отпуск, вернулся 22 числа, когда началось вещание. В студию я пришёл 23, сразу повёл первую чудовищную передачу. Для меня разговор по радио не существовал по-русски, до этого 10 лет разговаривал на французском. Это был повальный день для меня, хотя опыт был большой. Первые дни мы не соображали, что делаем. Только нащупывали. Воля к победе давала возможность разбираться, жить, работать.

— В чем была ваша роль как одного из основателей?
— формально я должен был заниматься культурной частью. Но и как ведущий и как организатор. Нас всего там было человек 5-6-8, совсем немного народу. Чего я не делал — не вёл новости, остальное — всё. Потом это разделилось, появились сферы. Поначалу заведовал культурной частью.

Мы решили сделать радио, которое говорит обо всем. Самое главное для нас — манера ведения, темп, бесстыковое радио. У нас как образец были французские радиостанции. Мы хотели сделать радио российское на русском языке.

— Что бы вы сказали самому себе, начинающему работать на новом радио, открывающему его?

— Сейчас открыть радио неизмеримо труднее. Сейчас много социальных медиа. Человек открывает для себя, скорее, стримы, видеоканалы, подкасты, все те новые формы, которые сейчас существуют. Вряд ли кому-то под силу открыть новую станцию. Радио превратили в хаб, в котором сходятся разные вещания — аккаунты в соцсетях, ютубовские. То есть для каждого есть радио и другие способы донести нашу информацию и наш стиль вещания. Тогда это было собственно радио. Мы примеривались к тому, чтобы начать на средних водных, рекламы не было.

Самое главное — пробовать и не бояться. И пробовать наладить даже мысленный контакт со слушателями. Мы начинали не с исследований, а понимали так, что станем нужными. У нас нет разных текстов, что говорить народу, что на кухне. Я старался говорить так, как с друзьями. Конечно, есть приемы, но это от собственного ощущения, что хочешь сказать.

Что такое Эхо - Орех:

— Место, где прошла большая часть жизни, потому что когда я пришёл на Эхо, мне ещё 20 не было. Это ещё продлится некоторое время, не собираюсь уходить. И друзей там встретил. Это огромная часть нашей жизни. До последних времён я понимал, что провожу на Эхе больше времени, чем дома. Коллег чаще вижу, чем маму. Это огромная часть жизни. Без Эха уже как-то никуда.

+ Соломин:

Любовь к Эху


+ Журавлева:

Что такое Эхо

- ИЗМЕНЕНИЯ ЗА 30 ЛЕТ -

Антон Орехъ:

— Конечно, изменилась, просто потому что время как-то изменилось наше. Хотя, с одной стороны, кажется, что за неделю все меняется, а за 30 лет не меняется ничего. Ну конечно изменилась. Просто потому что изменилась аудитория, она, к сожалению, мне кажется, немножко постарела. До сих пор нас слушают многие из тех, кто начинали слушать тогда. Просто тогда — тридцать лет назад — им, соответственно, самим было по 20 по 30 [лет]. Сейчас им может быть 50-60 [лет]. И это связано не с тем, что у нас какие-то неинтересные программы или ещё что-то в этом роде. Просто, как мне кажется, в целом радио люди стали слушать меньше и стали меньше смотреть телевизор, потому что сейчас есть интернет, где есть все. И радио можно через интернет слушать, подкасты развиваются — это тоже квазирадио.

В этом смысле немножко изменился состав аудитории. Она может стала как-то повзрослее. Нас, конечно, слушают больше люди взрослые и чуть более чем взрослые. Молодёжь — у неё свои интересы. <...> Для людей чуть более старших и чуть более серьезных, которые интересуются политикой, всякой общественной жизнью, для них да, «Эхо» интересно, конечно.

Изменилось ещё в том смысле, что поле для свободных СМИ уменьшилось, сузилось. И вот в 1990-е годы была масса всяких радиостанций. Ну тогда и телевидение было другое. Можно было помимо «Эха Москвы» ещё много где чего услышать и узнать более-менее похожего на правду. <…> Эхо осталось одной из немногих таких площадок, где вы можете услышать разные точки зрения: и провластные, и непровластные, и вообще какие угодно. Поэтому в этом смысле изменилось может быть не столько «Эхо», сколько ситуация вокруг «Эха» самого. 

— Сергей Бунтман:

«Жизнь изменилась. Кардинально на радиостанции мало что изменилось. В общем-то ничего не меняется. Наши взаимоотношения с теми акционерами и с этими акционерами — был «Медиа-Мост», Гусинский, сейчас «Газпром» — они не поменялись: было так же тяжело. Но там потом возникла великая дружба с Владимиром Александровичем Гусинским, когда уже его преследовали и он потерял свои активы здесь. Точно так же как с Михаилом Сергеевичем Горбачёвым — мы подружились уже после того, как он перестал быть президентом. А до этого в 1990-м году Михаил Сергеевич спрашивал: «Это что за радиостанция? Это что они такое говорят?». Но прошел год с небольшим — и всё, великая дружба. Больше всего он дружит с Венедиктовым и Димой Муратовым из «Новой газеты». <…> Так что кардинально — нет, [радиостанция] не изменилась. Больше стало народа — это да. Что-то стало не очень интересно делать ребятам, которые у нас сейчас работают. Да, есть проблемы, но они всегда были. Я могу сказать, потому что я работаю все те 30 лет» 

ИНТЕРАКТИВЫ:

БУНТМАН (ВЫРЕЗАТЬ)
— У «Эха» неизменная позиция по поводу интерактива. Слушателей пропускаете без предварительного прослушивания. Почему вы так доверяете слушателям?

— Не скажут что доверяем: телефонов стало меньше. А предварительное — ничего не даёт. Прослушивание даёт только усложнение собственной жизни. Хулиганы, пранкеры теряются в толпе. Очень важно ставить определённые темы, делать так, что хулиганам неинтересно.

СОЛОМИН
- Раз мы заговорили об интерактиве, который свойственен Эху, как Вы относитесь к такому? Чаты, эфиры на ютубе, звонки в эфир без проверки.
- Сложное отношение, изначально, конечно, позитивное. Во-первых, интерактив важен для слушателей, они сами хотят участвовать, он насыщает эфир полезным содержанием. Как бы ведущий ни готовился к эфиру, он может что-то не запомнить или чего-то даже не знать. В эфире слушатели задают простые вопросы. Для ведущего это подспорье, так он осмысленнее чувствует свою передачу. Плох тот ведущий, который задаёт вопросы для себя и от себя. В чём сложность: Вы сказали, что звонки принимаются без редактуры, без предварительной проверки. Так было у нас всегда принципиально. Раньше у нас была проблема с пранкерами. Для них это целое искусство. Поговорить с ведущим, чтобы он позадавал ему вопросов, а он послал его ***мат***. К этой истории мы быстро подготовились, многие ведущие решили делать вид, что их не существует. Если дозвонились и матернулись, мы их отключаем и дальше говорим, как будто ничего не было. Мы знаем их комьюнити, их ролики, где самое то интересное — это реакция ведущего на выходку пранкера. Где он опешил, расстроился или ещё хуже — разозлился.

+ ЖУРАВЛЕВА ПРО ИНТЕРАКТИВЫ

ЗВУК - ОН ЛЕЖИТ В ПАПКЕ С ВОСКЛ ЗНАКОМ
У нас были ночные передачи довольно давно. Вот именно тематические. То, что и сейчас еще у нас есть. У нас был чудесный Борис Васильевич Алексеев, у которого были программы и про джаз, и про русскую музыку, романсы. В какой-то момент идея ночного эфира именно в таком формате доверительных разговоров на любые темы и с одним участником, по-моему, возникла у Венедиктова. Начинал её Плющев, чуть ли не с Борисовым они это придумали. Когда они принесли свою заявку, своё предложение, названия не было. Там было написано: «Один». В смысле — один ведущий. Программу тогда вели только мужчины, решили попробовать. И вот это слово — «Один» — просто потому, что ещё было непонятно, как она будет называться. Поржали, конечно, на совещании с Венедиктовым. Он такой: «Так, "одИн" или "Один"». Все посмеялись, а его это как-то цепануло. С тех пор программа называется «Один» или «Одна» —в зависимости от пола ведущего. Я на самом деле этот формат люблю. Он очень вреден для здоровья, сразу скажу, потому что по нагрузке эфир воздействует даже физиологически на человека. Ты заканчиваешь в 1-2 ночи, а кто и в 3, и в этот момент ты не можешь выключиться. Эфир уже закончен, но ты не можешь сложить ручки и лечь. Ты в возбуждении. Ты идёшь, снимаешь фотографии ночного неба, ты видишь публику, если она есть на улицах, тебя «прёт», ты беседуешь с таксистом. Ты приезжаешь — все спят, темнота, а у тебя ещё адреналин. Заснуть после этого сразу практически невозможно. Если ты обычно функционируешь днём и раз в неделю — ночью, это действительно тяжело, но это кайф.

СЕМЬЯ - МОЖНО ВСТАВИТЬ ПРОСТО ЦИТАТОЙ

— Александр Плющев часто выкладывает фотографии с вами.
— Мы не только вместе собираемся и не только книги читаем по ролям. Мы дружим и с ним, и с Таней Фельгенгауэр. Мы знали с кем-то 20 лет, с кем-то поменьше. Даже дети дружат. Сейчас это чуть пореже, в студии появляюсь нечасто. Приезжаю к эфирам когда-то. С другой стороны, хорошо, когда технические средства позволяют сидя дома, попивая чай, что-то полезное делать.

— То есть можно сказать, что «Эхо Москвы» — большая семья?
— Я не очень люблю эту фразу. Семья у человека должна быть дома. Всё-таки семья — это семья. Когда работа превращается в семью — это перебор. Но хороша человеческая дружеская атмосфера —да, должно быть товарищество. Вспоминаю ночные эфиры, когда были какие-то происшествия. Мы что-то делаем, надо, чтобы через полчаса кто-то приехал. То есть человек сидел дома, он через час уже приехал, просто помочь, потому что понятно, что мы зашиваемся. Информация сыпется со всех сторон. Один рулишь всем. Ты никого не просишь, они сами слышат, едут.

ЧТО ОБЪЕДИНЯЕТ - ЗВУК - ОРЕХ (ГОТОВ В ПАПКЕ), СОЛОМИН (ГОТОВ В ПАПКЕ), НИНО (ГОТОВ В ПАПКЕ), ЖУРАВЛЕВА (ПОСМОТРЕТЬ)

— Есть ли какие-то профессиональные качества, черты характера, которые объединяют сотрудников Эха Москвы?

ЗДЕСЬ БУДЕТ КОЛБАСА

ОРЕХ: Человеку должно быть интересно то, чем он занимается. В журналистской профессии без интереса делать ничего невозможно. И должен быть хороший запас здоровья. Это не с 9 до 6. Я помню, раньше утренние эфиры у меня были, начинались в 8 утра, а последний эфир заканчивался в 3 ночи. А в промежутке что-то ещё записываешь, реплику свою пишешь. Правда, у меня одна такая пятница была.

Семья будет видеть не всегда. Работа нервная, шебутная. Надо иметь хорошее здоровье и чувство юмора. Потом, по человеческим качествам — у нас гадких, подлых людей не было или были недолго. У нас всегда был дружный коллектив. Сейчас я чувствую разницу в в поколениях, потому что остались отцы-основатели и приходят ребята, которым по 20-25 лет. Я вспоминаю, там была забавная история, когда я узнал, что день рождения девочки, которая у нас работала, — мой первый день на Эхе: 10 апреля 1992 года.
У нас всегда была нормальная человеческая обстановка. А профессиональные качества — они должны быть, как у любого журналиста, который хочет честно делать свою работу. Есть места, где платят гораздо больше, зато у нас есть возможность говорить то, что мы хотим, что стоит недёшево.

БУНТМАН:

Есть профкачества, которые требуются. У нас появился талантливый молодой журналист, года два-три проработал. Стало понятно, что ему нужно несколько другое. Он сейчас делает свои грандиозные стримы. Саша Плющев может сочетать работу на Эхе и стримы, публицистическую работу. У нас работали изумительные обозреватели. Антон Долин, Алёна Карась. Но в какой-то момент люди нашли себе другое.


Я помню, что говорили про УЖК, уникальный журналистский коллектив. Мне кажется, в этом есть какое-то лукавство. Есть люди, которые дружат у нас. Пламенно или женятся друг на друге. Но есть те, которые друг друга терпеть не могут. Тем не менее,мы работаем все вместе. Есть та платформа, на которой мы договариваемся и профессионально работаем. Друг от друга требуем этого.

НИНО:
Сложно сказать. Эхо Москвы, конечно, с одной стороны, может производить впечатление очень сплоченного коллектива, какой-то семьи. Но в первую очередь, это, безусловно, работа. Там работают люди с самыми разными взглядам. Объединяет взгляд на мир, я бы сказала. Можно конечно уйти в такой пафос, что мы, свобода слова, пятое десятое. Но много людей там работает, как мне кажется, уже по привычке. Хотя, конечно, это достаточно важно, то, что не приходится заключать сделок с совестью и не приходится играть по чужим правилам, и заниматься всей той мерзостью, которой занимаются коллеги из федеральных телеканалов.

СОЛОМИН:

Профессиональные качества, конечно. Здесь хорош опыт. Тебе не обязательно работать здесь всю жизнь, но если ты получил здешний опыт, то он тебе очень сильно поможет в других средах. Могу сказать по поводу тех, с кем я работаю, в подавляющем большинстве — это высокопрофессиональные люди, многим завидую. Не могу сказать, что всех объединяют идеи. У нас есть оппозиционеры, есть государственники, и у них у всех есть доступ к микрофону и возможность выражать свои пристрастия в прямом эфире в разговорных передачах. И есть люди, которые стараются не занимать никаких позиций, я себя отношу к их числу, которые такие, несколько безразличные к политическим течениям.

ЖУРАВЛЕВА:
ШИФР

Чем важно для российской радиожурналистики?

БУНТМАН:
Для этого надо писать книгу. Тогда и будем думать об этом. Самое главное — соблюдать журналистские принципы. Потому что много пропаганды, пиара, журналистики, которая может триста раз быть права, но не заботится о проверенному и обоснованности. Это журналистика высказывания и борьбы. Мы в этом отношении старомодные. Должно быть проверяемо и опровергаемо то, о чем говорим. Это важно для качественных медиа, не бежать да мнением.

Есть тяжелая вещь. Давление аудитории, твоих референтных групп. Здесь очень опасно идти все время на поводу у той группы, которую считаешь своей. Нужно мужество, потому что тяжело видеть дизлайки и читать чат, который тебя поносит. Но надо стоять на своём.


СОЛОМИН:

На Эхе Москвы работала Тина Канделаки, работал Антон Долин, Матвей Ганапольский, Дмитрий Борисов (ведущий программы «Пусть говорят»), он делает очень хороший информационный продукт. Очень много людей отсюда вышли, поэтому Эхо оказало серьёзное влияние на современные медиа. У Эха появился сайт у одного из первых. А что касается именно профессионального влияния, тут, может, не так сложно конкурировать, как могло бы быть. У меня никогда не возникало проблем с тем, что я говорю или кого я могу позвать. Я не могу себе представить, что что-то нельзя, если один раз вдруг можно. Нам такой продукт проще предложить слушателю, если он знает, что эта работа не цензурируется. Если бы таких ограничений не было у других СМИ, нам было бы сложнее.


НИНО:
Станции исполнилось 30 лет. Внесла какой-никакой вклад в развитие российской журналистики. Оно своевременно начало развиваться и оно не застывало в своем каком-то радийном формате. когда начали появляться сайты - у радиостанции тоже появился свой сайт. И вот сейчас, когда у многих СМИ практикуется мультиплатформенность, у нас тоже есть Ютуб, подкасты.
Радиостанция является примером качественной радиожурналистики, показывает как должен выглядеть и звучать качественный контент в эфире. Как нужно делать качественные новости. Какие голоса должны звучать в эфире. Как работают сотрудники с событиями и со словом. Это как пример просто хорошей профессиональной работы в рамках радиоформата.

ЖУРАВЛЕВА ПРО НОВОВВЕДЕНИЯ (звук готов, лежит в папке с воскл знаком)